Стереотип старости и отношения к пожилому возрасту уже настолько укоренился в нашем восприятии распространенными, монолитными представлениями о старости, что те, кто готов и способен противостоять законсервированному в сознании образу старости своим образом жизни, свои примером, рассматриваются как невозможное, единичное исключение.
Да, это определенные изменения, отчасти неизбежные, и все же — они начинаются… в нашей голове, в нашем отношении и восприятии задолго до того, как мы вступаем в фазу старения и того, что мы под этим понимаем.
Мало кого заботит этот вопрос, пока «здоровье позволяет». Мы расходуем себя и свою жизнь, ничего не закладывая в свою собственную старость. Много ли мы делаем, чтобы уберечь свое здоровье в кредит, как физическое, так и психо-эмоциональное? Заложить фундамент, насколько это возможно в заданных условиях.
Да, организм стареет, но — не без наших ускорений этого процесса. Мы даже к стоматологу идем, когда терпеть боль уже не в силах, а не тогда, когда появились первые «звоночки».
И так со всем, со всеми процессами нашего организма. Мы как будто подспудно ускоряем приближение того дряхлого состояния, в которое сами себя планомерно вводим, которого панически боимся, но продолжаем жить так, будто состаримся мы лишь в следующей жизни. И своим негативным отношением к ней, как к полной девальвации возраста, как к процессу убогому, немощному, жалкому, мы закладываем проекцию своей собственной старости.
Существует буквально общественный стереотип слабоумного, некрасивого, пассивного, болезненного существа, пожилого человека, нуждающегося в постоянном уходе, заброшенного и одинокого, являющегося явной, дополнительной, некомфортной нагрузкой для «здоровых» людей, что способствует навязчивому формированию у стариков чувства вины за то, что они состарились.
Подчеркнуто выраженные негативные стереотипы старости, — естественному, замечу, состоянию, — и наше отношение к ним говорят о том, что мы не научились находить адекватные формы взаимодействия ни со своим собственным возрастом, ни с возрастными изменениями, как природным процессом, происходящем абсолютно со всеми людьми.
И тем не менее, само отношение к возрасту формирует во многом нашу собственную старость и определяет степень страхов перед ней. Мы с очень раннего возраста расположены мыслить с позиции потерь, а не приобретений. Мы сокрушаемся о необладании или утрате чего-то, не задумываясь о том, что приобретаем вместе с этим или от чего убережены были, или какой опыт приобрели, мы копим сожаления и разочарования, плодим негатив и поддельную жалость, обиды и горечь и… входим в свою «старость» прилично помятыми и придавленными, эмоционально, морально, финансово.
Но разве не мы сами ответственны за порядок в своем внутреннем доме, даже если гости, его посетившие, были столь неуклюжими, что оставили беспорядок, или мы по доброте своей душевной позволили им натоптать? Поэтому и старость, как природное явление, мы воспринимаем исключительно с позиции сплошных потерь и утрат.
Владимир Познер как-то в своем блоге рассказал о своих очень давних друзьях, весьма пожилого возраста, супругах Филлис и Джек Шлоссберг, с которыми он поддерживал теплые отношения на протяжении более 20 лет.
Когда Джек умер в августе 1995 года, Владимир Владимирович написал о нем в своем блоге: «Джек был ветераном Второй мировой. Он пошел воевать семнадцати лет, бежал от бедности, от приютов, где его оставили родители-алкоголики, бежал, чтобы участвовать в «хорошей войне». Стал летчиком-истребителем, полетал славно, потом служил во Франции, где научился понимать в винах и женщинах. Вернулся в Нью-Йорк, воспользовался законом, который давал большие льготы ветеранам, желавшим учиться, стал дипломированным бухгалтером, затем и адвокатом.
Он был типичным продуктом Нью-Йорка: чуть жестковатым, чуть нагловатым, любителем хороших сигар, красивых женщин и вовремя выпитой стопочки виски. Но, кроме того, у Джека был врожденный вкус — он точно и тонко чувствовал живопись и театр, читал много и глубоко. Невысокого роста, на совсем худых ногах, с щелочками почти всегда смеющихся голубых глаз и чуть рыжеватыми волосами (он красил их по настоянию жены).
Несмотря на свой возраст и жизненный опыт, Джек Шлоссберг был человеком необыкновенно уютным. Пишу «был», потому что в августе прошлого года он внезапно скончался, оставив дыру в моем сердце…»
А вскоре Познер получил письмо от супруги Джека Филлис и не смог удержаться, чтобы не опубликовать его. Письмо, в сущности, содержало в себе переписанное дословно письмо подруги Филлис, очень мудрой, активной и довольно пожилой женщины, которая встрепенула и оживила Филлис своей жизненной позицией. Вот, собственно, основная часть письма Филлис Шлоссберг, которое не нуждается в комментариях, достаточно его прочитать, чтобы проникнуться тем глубоким переживанием и наполнением, которым оно пронизано…
«Моя давняя подруга написала мне о своей старости, и я задумалась: стара ли я? Тело мое иногда говорит: да, стара… но сердце не соглашается! И я бы тоже не хотела вернуться в свои молодые годы. По-моему, это ее письмо очень точно подводит итог жизни. Вот оно, это письмо:
«На днях одно юное существо спросило меня, каково быть старой. Я несколько растерялась, поскольку не считаю себя старой. Увидев мою реакцию, существо страшно смутилось, но я сказала, что вопрос интересный, что я обдумаю его и сообщу свои выводы. Старость, решила я, это дар. Сегодня я, пожалуй, впервые в жизни стала тем человеком, которым всегда хотела быть. Нет, речь не о моем теле, конечно! Иногда это тело вызывает у меня отчаяние — морщины, мешки под глазами, пятна на коже, отвислый зад. Часто меня шокирует старуха, которая обосновалась в моем зеркале, — но переживаю я недолго.
Я бы никогда не согласилась обменять моих удивительных друзей, мою замечательную жизнь, мою обожаемую семью на меньшее количество седых волос и на плоский подтянутый живот. По мере того как я старею, я стала к себе добрее, менее критичной. Я стала себе другом. Я себя не корю за то, что съела лишнее печеньице, за то, что не убрала постель, за то, что купила эту идиотскую цементную ящерицу, в которой я абсолютно не нуждаюсь, но которая придает такой авангардный оттенок моему саду. Я имею право переедать, не убирать за собой, быть экстравагантной. Я была свидетелем того, как многие — слишком многие — дорогие друзья слишком рано покинули этот мир, еще не поняв, не испытав великую свободу, которую дарует старость.
Кому какое дело, если я читаю до четырех часов утра и сплю до полудня? Я сама с собой танцую, слушая замечательные мелодии пятидесятых годов, и, если мне иногда хочется поплакать над ушедшей любовью, что ж, поплачу. Я пройдусь по пляжу в купальнике, который еле удерживает располневшее тело, если захочу, я кинусь в океанскую волну, несмотря на полные жалости взгляды со стороны юных существ, одетых (раздетых?) в бикини. Они тоже состарятся.
Иногда я бываю забывчивой, это правда. Впрочем, не все в жизни достойно запоминания — а о важном я вспомню. Конечно, за эти годы мое сердце было разбито не раз. Как может не разбиться сердце, если ты потерял любимого, или когда страдает ребенок, или даже когда любимую собаку сбивает машина? Но разбитые сердца и есть источник нашей силы, нашего понимания, нашего сострадания. Сердце, которое никогда не было разбито, стерильно и чисто, оно никогда не познает радости несовершенства.
Судьба благословила меня, дав мне дожить до седых волос, до времени, когда мой юный смех навсегда отпечатался глубокими бороздами на моем лице. Ведь сколько же людей никогда не смеялось, сколько умерло раньше, чем смогли покрыться инеем их волосы? Я могу сказать «нет» абсолютно искренне. Я могу сказать «да» абсолютно искренне. По мере того, как ты стареешь, все легче быть искренним. Ты меньше заботишься о том, что другие думают о тебе. Я больше не сомневаюсь в себе. Я даже заработала право ошибаться.
Итак, в ответ на твой вопрос, могу сказать: мне нравится быть старой. Старость освободила меня. Мне нравится тот человек, которым я стала.
Я не буду жить вечно, но, пока я здесь, я не стану терять времени на переживания по поводу того, что могло случиться, но не случилось, я не стану переживать по поводу того, что может еще случиться.
И я буду есть сладкое на третье каждый божий день».
